КАК ПИСАХОВА БЕЛЫЕ МЕДВЕДИ ЛЮБИЛИ И ДЕТИ ТОЖЕ
Любили Писахова белые медведи, да и он их любил очень. Настреляет, бывало, их беленьких с дюжину, набросает горкой, усядется сверху, трубку закурит и давай детям сказки сказывать. Детей Писахов тоже любил, не так как медведей, но всё ж таки крепко.
Их, детей, у него поэтому и не было. Любить надо на расстоянии — говаривал, бывало, Писахов и от женщин тоже сторонился. Где бабы, там и дети, мол, и уходил сразу к медведям белым. Любил их очень.
В фаворе держал, то есть.
КАК ПИСАХОВ О СЛАВЕ МЕЧТАЛ
Архангельский сказочник Степан Григорьевич Писахов жаждал славы. Всё время жаждал: то в художники шёл и сосенки писал, то в литераторы и там сказочки свои сочинял. Всё думал, какой ему благодарное человечество за это памятник воздвиг — нет.
Подойдёт, бывало, к монументу Ленина, что Кербель изваял и на одноимённой площади поставил посередь Архангельска, и думает: неужто, мол, и меня кто в таком же размере отольёт? Хорошо бы! Потом на памятник Петру I работы Антокольского скульптора уставится.
Хорошо бы как его, Петра, меня из чистой -то, дескать, бронзы! Всё мечтал о монументе, о впечатляющем, на образчики всё таращился. Жизни — то вобщем и не знал. Одно слово — архангельский мечтатель.
КАК ПИСАХОВ «ОБЕЛИСКОМ СЕВЕРА» БЫЛ
Поначалу на «Обелиске Севера» рядом с оленем Писахов стоял. Как вкопанный стоял — сам видел.
У меня даже фотография из газеты сохранилась: олень и Писахов стоят под стелой и вдаль смотрят. Чиновникам Писахов тогда сразу не ко двору пришёлся, ну и попросили местного скульптора исправить оплошность. Тот из Писахова простого полярника и сделал.
Дети, проходя под памятником, плакали верните, дескать, сказочника и оленю, и нам, детям. Но чиновникам не до детей, не до сказок. Сочиняй-сочиняй, да меру знай — говорили они, а то пишешь, дескать, бог весь о чём, да ещё у нас под окнами с оленем стоишь — раздражаешь нарочно.
Писахову и горя мало: нет так нет, появится, думает, когда-нибудь скульптор из местных и изваяет как надо. Так с надеждой и жил в ожидании счастья. Всё в хорошее верил. В светлое.
КАК ПИСАХОВ С ОГЮСТОМ РОДЕНОМ РАЗДРУЖИЛСЯ
Как-то Роден, который Огюст и притом великий скульптор французский, (до такой степени великий, что Рильке, тоже поэт не маленький, у него в секретарях ходил) зашёл к Писахову. А тот задумавшись сидел, не до Родена ему было и секретаря его Рильке.
Литературную стезю свою обдумывал Писахов: Кто я? Зачем? Куда иду? Тут Роден его и подсмотрел, Рильке за глиной тотчас послал и лепить начал мыслящего Писахова. Ну и вылепил как полагается.
«Писахов — мыслитель» шедевр свой назвал, правда, тут Рильке вмешался и отредактировал: изваяние назвалось просто «Мыслитель». Ну Писахов и разобиделся. Только Роден пошёл ещё дальше секретаря своего Рильке и, по приезде в Париж, бороду и усы писаховские сколол, да и волосы тоже.
Оболванил то есть. Короче, угробил скульптуру, хотя и в таком урезанном виде она теперь во всех учеб — никах. Шедевр, конечно!
КАК ПИСАХОВ «ДЕВУШКЕ С ВЕСЛОМ» ЗАВИДОВАЛ
Хороша скульптура «Девушка с веслом». Классика!
Писахов эту скульптуру любил очень. Бывало, смотрит на неё и вздыхает, мол, меня бы так с веслом и в полный рост бы! Найдётся ли когда такой любитель и мастер? Как не найтись. Сразу и нашёлся.
Только Писахов отказался в купальнике позировать, я, мол, и без купальника хорош, в штанах и рубахе то есть. Ну и начали лепить, для достоверности и колориту северного ещё и тюленя добавили (он в войну наш город от фашистов спас!) Ладно так получилось. Скоро эту скульптуру на улицу Чумбарова -Лучинского поставят — там своих-то мало. Пусть стоит среди прочих. Не помешает, чай!
КАК ПИСАХОВ ПИЛ И ВОЛКОВ ЛЮБИЛ ПРИ ЭТОМ
Волки не любили Писахова, тот пил много и, выпив, над ними куражился. Наберёт их и давай пирамиды придумывать, то на спинах их, то на носах куролесить. Да и выпивать не забывает при этом. Со стороны, конечно, умора, а волкам не с руки, гордость волчья покоя не даёт. Не собаки, чай, звери мы, али не звери? — спрашивают. Не даёт ответа Писахов Степан, сказочник и фольклорист, пьёт только водочку и всё на носах и спинах волчьих егозит. Привычка — вторая натура.
КАК ПИСАХОВ ВЫГЛЯДЕЛ БЫ, СОБАКОЙ РОЗКОЙ СТАВ
У Писахова не было ни кошки, ни собаки, особенно собаки не было. А если бы и была собака, то звали бы её Розка (как у него же в сказке), и несмотря на её имя, у Розки борода и усы тоскливые были бы как у Писахова, и ушанка была такой-же.
Потому что у собаки всегда с хозяином — одно лицо. И собака Розка стала бы собакой Писаховым, а это круче, пожалуй, чем все собаки Павлова, вместе взятые. У тех одни рефлексы, а у нашей — внешность.
КАК ПИСАХОВ КОНЕЙ ЛЮБИЛ УКРОЩАТЬ
Писахов любил лошадей и укрощать их любил, обуздывать то есть. Обуздай гордыню свою — всё приговаривал. Когда в Петербурге жил, то каждое утро к Аничкову мосту ходил на укрощаемых коней Клодта полюбоваться, ну и на юношей голых тоже.
Всё себя одним из них представлял. Даже местному горемыке-скульптору копию заказал композиции, со своею, правда, головой. Чтоб похоже было. Ваятель расстарался и создал-таки монумент. Небольшой, правда, но зато точная копия.
Ей потом Писахов как пресс-папье пользовался — мух давил. Тяжёлая чугунина! Да ещё и не без символизма. Обуздай, дескать, юноша, гордыню свою!
КАК ПИСАХОВ БЫЛ ПТИЦЕЙ ВЕЩЕЙ
Любил Писахов на балалайке поигрывать, да поорать во всё горло что-нибудь такое, потешное. Сирин ты наш, — говорили горожане, — Сирин, мол, птица вещая. Вот Степан им и вещал, архангелогородцам то есть.
Даже крылья у него отрастали, так он окрылялся и воодушевлялся всеобщим к нему энтузиазмом: ну и хвост распускал, конечно, хвост у него тоже вырастал, едва Писахов балалайку в руки брал и песню зачинал горланить. Любили доверчивые горожане пообольщаться.
Писахов наше всё! говорили многие. Другие же «энциклопедией русской жизни» называли. Ну с ними-то Писахов не всегда соглашался — скромничал. Величие, мол, стремится к сдержанности, — говаривал. Во как!