Анна родилась в Донецке в 1983 году. Судьба молодой поэтессы была поделена надвое войной, пришедшей в её жизнь в мае 2014 года. Её творчество отличает искренность, надрывная интонация и узнаваемый диапазон тем, не думать о которых в положении Ревякиной просто невозможно. Всё, что создаёт Анна, отмечено следами войны.
Ранее в интервью поэтесса отмечала: «Украина, может быть, и не Россия. Но русские, украинцы и белорусы обречены быть братьями. Вопрос только в следующем: или мы обречены быть как Каин и Авель, или как-то по-другому?»
Мотиву Каина и Авеля Ревякина уделяет особое внимание. В её стихах то и дело звучит пафос беззащитной, мирной женщины, застигнутой водоворотом братоубийственной сечи, единственным собеседником которой выступает Бог. Для русской изящной словесности такой материал в 21 веке довольно экзотичен: все читатели и деятели культуры уже давно привыкли к постмодерну, к концептуализму и чему-то не вполне однозначному, следуя за мыслью Ролана Барта «автор умер»: ну, раз интерпретаций у чего угодно может быть сколько угодно, то и серьёзного вокруг ничего нет, а значит, всё вокруг можно высмеять, переиграть…
В случае Ревякиной — всё наоборот. Напротив, здесь автор настолько жив и очевиден, что сам факт существования такого автора в наши дни выходит на первый план, затмевая собой всё им написанное. Так бывает, когда фигура, личность, стоящая за текстом, оказывается в экстремальных жизненных условиях. В таких ситуациях текст, произведение искусства, как бы выходит за рамки эстетического функционирования, становясь свидетельством исторического момента, документацией, хроникой, «литературой факта».
Недаром на своих выступлениях поэтесса использует дополнительный источник внушения — проектор, на который выводятся кадры из жизни людей, населяющих Донецк. Поэтому сами её стихи не могут быть оценены по шкале «нравится/не нравится». Это попросту иной род творчества, с иным инструментарием и иной методикой воздействия на людей вокруг. Это — свидетельства, слепки с реальности, слёзы жертвы войны, а не эстетическая перестройка мира волей взыскательного художника.
Личность Ревякиной, как уже было сказано ранее, предшествует её стихам. Она проявилась в совсем раннем возрасте: когда девочке было 4 года, её уже отдали в музыкальную школу, сразу во второй класс. А в 2016 году Анна вместе с мамой гостили у самого Евтушенко. Тогда легендарный мэтр-эстрадник был уже тяжело болен, прошёл через ампутацию ноги.
А на ботинке оставшейся ноги у него развязался шнурок. Анна решила помочь — склонилась и завязала его, на что советский классик воскликнул: «Запомните этот момент: великая русская поэтесса зашнуровала мне ботинок». У Анны, кстати, двое детей — 2003 и 2020 года рождения. Помимо стихов она занимается продюсерской деятельностью. В Архангельске Ревякина представила одну из серий фильма «Лики Донбасса», повествующего о страшных и трагичных жизнях дончан, об их ежедневном труде хоронить своих близких и молиться за самих себя.
Благородная уверенность в своём звуке Анны Ревякиной, ощутимая в самом звуке её голоса, быстро захватила умы всех пришедших на её вечер 26 августа в Молодёжный центр. Все места в зале были заняты слушателями, и никто не ушёл до того момента, пока вечер не был объявлен оконченным. Первая его половина прошла с выключенным светом. В темноте, на фоне кадров с испепелёнными землями Донецка, Анна прочитала отрывки из своей поэмы «Шахтёрская дочь» и несколько других стихотворений. Далее последовал отрывок из фильма и общее фото, а также все желающие смогли лично пообщаться с Анной и получить её книги с личной подписью.
На встрече нам удалось пообщаться и с литератором Игорем Гуревичем. По признанию поморского мэтра, его потрясли работы поэтессы. К комментарию для «Эха СЕВЕРА» присоединился руководитель отделения Союза писателей РФ по Архангельской области Владислав Владимирович Попов:
«Я сам — член поискового отряда, заместитель командира поискового отряда „Факел“. Мы работаем в Карелии и на Синявских болтах. Поднимаем наших бойцов. Поэтому тема войны для меня, разумеется, очень близка. Война — никуда не ушла, она до сих пор в моём сердце, с тех самых пор, как я в 90-м году впервые пошёл в поисковый отряд и увидел своими глазами то, что такое война.
Эти стихи поэта Ревякиной очень близки мне. Хотя, честно признаться, я несколько отвлекался из-за этого видеоряда позади неё. Мне бы хотелось больше слышать только её голос, не отвлекаясь кадр. Это было очень близко, глубоко, очень зашло в меня. Думаю, это было очень важно, полезно: в том плане, что в нас не должно быть какой-то самоспокойности.
Мы-то живём в прекрасном мире, мы ходим в наушниках, читаем книги, пьём вкусный кофе, пиво, гуляем по набережной, целуемся, влюбляемся, делаем детей. Мы живём полнокровной, весёлой, мирной жизнью. А совсем рядом — буквально 4 часа самолётом — люди этого не знают. Они обездоленные. У меня такое ощущение, что дальше ещё будет хуже…»
Игорь Гуревич добавил:
«Война, военный период, поднимает поэзию. Вспомнить только Великую Отечественную! В войне много сиюминутного, которое здесь и сейчас, на которое надо сердцем реагировать, а с другой — надо успокаивать это сердце, не давать ему зачерстветь. Так же и с поэзией. Поэзия — это катарсис. Наше отделение Союза Писателей заинтересовано в продолжении связи с Анной, мы ещё что-нибудь организуем совместное».
Анна настаивает на своей аполитичной позиции. Её трагедия — это частная трагедия обычного мирного человека, которого внезапная война сделала серьёзным поэтом. Так бывает. «Я вне политики, но это моя война…» — говорит Анна Ревякина в одном из своих интервью. Но её стихи говорят об этом ещё сильнее.
***
Это был страшный август четырнадцатого года, два народа шли в лобовую. Николай с лицом чёрным, как добываемая им порода, прикрывал собою горящую передовую. На его руках умирали и воскресали, на его глазах открывались ходы в преисподнюю. Город детства его, город угля и стали, превращали в пустошь, в пустыню неплодородную. Сеяли смерть, как раньше сеяли хлеб, сеяли ужас, боль и жуткое «зуб за зуб», а зелёные пацаны, утверждавшие, что смерти нет, рыдали от страха, увидев свой первый труп. А увидев второй, начинали, кажется, привыкать, говорили: «Война — не место для бабьих слёз!» И у каждого в городе оставалась мать, в городе миллиона прекрасных роз.
***
Не зная ни имени, ни возраста,
видит главное по нашивкам — враг.
Воин с рыжей кудрявой порослью
на суровых мужских щеках.
Руки — ломти, краюхи белого,
как поджар он и как высок,
жалко даже в такого смелого,
жалко целить в его висок.
Зубы сахарные, жемчужные,
фальши нет ни в одном из них.
Кто принудил тебя к оружию,
кто послал убивать своих?
***
Родить бы сына,
назвать Николашей.
Родить невинного,
кормить манной кашей.
Родить красивого,
глазами в деда.
Пусть вырастет сильным,
балованным сердцеедом.
Родить бы дочку,
тонкую, как берёзка,
беленькие носочки,
платье в полоску.
Волос тугой, русый,
не сплесть в косоньку,
плечики узкие,
пяточки абрикосовые.
(отрывки из поэмы «Шахтёрская дочь»)