Агния Шаньгина родилась в Северодвинске, но родители увезли её на родину отца — в далёкое село Черевково, когда художнице было всего восемь месяцев. Вся жизнь Шаньгиной — а ей сейчас немного за тридцать — прошла в этом селе. Удивительно, что девушка никогда и не предпринимала попыток вырваться из забытого богом уголка. Расстаться с Черевково художнице пришлось только на время обучения в Сыктывкарском вузе. В этой её любви и привязанности к родному месту — корни её искусства.
Первая выставка Шаньгиной прошла в 2021 году во всё том же селе. «Экспозиционным пространством» для её работ тогда послужили стены сарая и открытое небо. Художница прибила на стены сарая свои арт-объекты и стала ждать, пока какой-нибудь односельчанин будет проходить мимо и заметит их. Происходящее фиксировалось на фотоаппарат. Художественный жест оценили в интернете — фотографии грустящей девушки из глубинки, сидящей на фоне какого-то барака, увешанного искусством, собрали много реакций. Многие работы, «представленные» Агнией ещё тогда, сейчас можно увидеть в музее Борисова на Поморской, 3.
Как художник Шаньгина откровенно аутична, она существует в герметичном и маленьком мире и больше всего сосредоточена на теме памяти. Но с её работами происходит фокус. Итак, художественные поиски Шаньгиной сконцентрированы вокруг памяти — как личной, собственной, так и народной, культурно-мифологической. Обращаясь к памяти о своём детстве и к памяти традиций северной культуры, художница вписывает себя и свою семью в широкий исторический и мифологический контекст. Через это единство личного, народного и культурного она преодолевает художественную герметичность и расширяет крохотное, почти несуществующее село Черевково сначала до образа всего Севера — огромного и поэтичного, а потом и до образа всей страны — растворённой в снегах, оживающей в конкретных людях, грубоватой, сентиментальной, вмещающей все вехи человеческой истории — и всё равно маленькой, всё равно сводящейся по итогу к затерянному тайному посёлку на тысячу жителей.
Шаньгина показывает: Родина — маленькая, потому что она всегда принадлежит сердцу конкретного человека. В нём не так много пространства, как от Калининграда до Владивостока. Лик Родины и её судьба для разных людей — разные, но обычно в нашем сознании эти вещи занимают не больше места, чем семья, дом, двор, детство. Смотреть в глаза отца и видеть в них Родину — и любить именно её, ту, которая живёт в цвете отцовских глаз, а не придуманную культурными инерциями и любой из идеологий.
По сути, Шаньгина занимается рукоделием — шьёт одежду, создаёт аппликации, увлекается вышиванием, работает с тканями, изучает росписи. Она ремесленник по природе творческого дара. Стереотип велит противопоставлять ремесленничество и «высокое», «настоящее» искусство, но в данном случае делать этого точно нельзя.
Во-первых, работы художницы, в том числе пошитая ей одежда для продажи, лиричны. Даже северные платья, которые Шаньгина с ленцой берётся сшить для очередной заказчицы, воплощают собой какой-то образ, это не просто утилитарные вещи. Наличие художественного образа — критерий искусства.
Во-вторых, всеми своими работами Шаньгина создаёт глобальное концептуальное высказывание. Здесь возникает два нюанса. Первый: нельзя понять, всегда ли сознательно она это делает. Второй: неясно, до какой поры возможно выстраивать это высказывание, но вполне очевидно, что художник не может творить всё время о чём-то одном. Шаньгина не творит ни о чём, кроме Севера. В какой-то момент ей придётся найти новые поводы для творчества, или она просто начнёт дублировать себя, а вот это уже действительно убьёт её чудесное искусство. Впрочем, несмотря на это замечание, можно констатировать: художница действительно создаёт яркое высказывание о себе, о судьбах Родины, о хрупкости мира и о лавине времени.
В-третьих, Шаньгину-ремесленницу делает хорошей художницей именно то, что она ремесленница. Её ремесленничество — само по себе уже часть истории, культуры, быта, ментальности людей Севера. Показывая себя ремесленником, Шаньгина создаёт новый образ — уже из самой себя. Её творческий метод подходит для её эстетических и концептуальных задач наилучшим образом: художнице удаётся не только рассказать о Севере в своих работах, но и явить его напрямую — нитками, швами, материальными свидетельствами ручного труда поморской женщины-мастерицы.
Нежные, тёплые, наивные работы художницы словно пытаются от чего-то уберечь зрителей — то ли от беспощадного времени, которое отовсюду налетает и отбирает жизнь, то ли от нашей, зрительской, собственной невнимательности, грубости, умности, — мы очень далеки от наивности Шаньгиной. Смотрите: вот умер деревянный домик, построенный прадедом. Три поколения людей жили в нём. А сейчас ничего не осталось, и жить нужно в городе, где комфорт, успех, разнообразный секс, готовая еда в готовой квартире с горячей водой. В этой воде можно вымыть тело, уставшее за день от езды в автомобиле, офисной работы и очереди в супермаркете. А избы, которую построил прадед, уже нет. И людей, которые строили целые дома в одиночку, тоже нет.
Время как феномен начинается для Шаньгиной с её детства, с того самого прадедушкиного дома. Но этот персональный, личный контекст у неё вписан в логику истории мироздания — во многих работах художница обращается к рождественскому сюжету, к моменту, с которого отсчитывается подлинное начало человеческой истории.
Поэтому и село Черевково начинается в тот момент, когда звезда отражает четыре луча в глазах только что родившегося Бога. И поэтому Черевково никогда не кончится — впрочем, не кончится весь мир, не кончится человек. За всем стоит Бог, а у времени и истории есть смысл, цель. Что делать в мире человеку, ошеломлённому своей беспредельностью? Заниматься вышиванием, например.
