Ссылки на предыдущие части есть в прошлых материалах.
Часть пятая. Романтичная.
Моряк Лангрэн воспитывает дочь. В лесу её встречает сказочник, одновременно с простым и будоражащим юное воображение пророчеством:
— Жди, на алых парусах плывёт принц.
Притча. Наивная девчушка делится грядущим счастьем в городе. Над мечтой покатываются с хохоту. Крутят пальцем у виска. Фантазиям не суждено сбываться в среде простых людей. Не надо им, обыкновенным… И тут отпрыск богатой семьи Грэй, романтик, бунтарь, с детства замазывающий сочащиеся раны на иконах Христа, сызмальства впитывающий романтику юношеского чтива, видит спящую Ассоль и надевает ей на палец перстень. Богатый, симпатичный, судьбоносный.
Всё. Ассоль проснулась и верит в сказку, как в неизбежность. Во что ещё верить хорошенькой замарашке?.. Ожидание долгонько. Но не мучительно, потому как неизбежно. И Грэй плывёт…
В той незатейливой истории явным кажется разве что пребор англосаксов. Тем не менее, события однозначно живут по-русски. По-русски, на русском. Однозначно… Как и то, что всё прописанное тщательно, писательски исследовано: образы, детали. Легко угадываемый стиль… Самолёты, автомобили, пароходы. Впрочем, куда важнее и весомее паруса. Огромные рабочие, тяжёлые, истрёпанные штормами, выбеленные и просоленные ветрами в нездешнюю могучую серость, крепко державшиеся старых уключин, паруса.
Автор их покрасит. Он всё покрасит. Потом.
Где же молодой поляк прежде всё это увидел? Да не просто так, а всё и разом?
В Архангельске!
Только в Архангельске. Когда скучал в беседке, на берегу Северной Двины, всё это летало по небу, плыло, пыхтело пароходными трубами и паровыми котлами, чадило, раздувалось всей машинерией сразу!
На архангельском берегу, грузчик, матрос, дровосек, актер, землекоп, доменщик и золотодобытчик, всю жизнь мечтавший о море, оказался в силу немалых авантюристических наклонностей. Ушёл служить в армию, не выдержал тягот, сбежал при помощи эсеров. Был их связным, агитировал за свержение царизма. Пойман в Севастополе. Арестован, отправлен в сибирскую ссылку на десять лет. Подоспела царская амнистия. Каторжанину этого мало. Заехал в Питер. На нелегальном положении, по чужому паспорту продолжил политическую «опупею» с эсерами. Арестован. Отправлен в тобольскую ссылку. Бежал. Украл паспорт. Жил по нему. Опять арестован. И снова сослан. Только не на каторгу, а на поселение.
Архангельский край. Восьмое ноября 1910 года, Великий Двор, близ Пинеги. Сюда, вслед за ссыльным мужем, приехала жена. Александр Степанович Гриневский и Вера Павловна Абрамова-Гриневская. Да, да, тот самый Грин, автор знаменитейшей литературной романтики, коей зачитывался весь мир. «Ассоль».
Ну, как вам жизненный путь великого романтика? А если ещё знать, что через несколько месяцев Вера Павловна договорится с губернатором Архангельска, супружескую пару Грин переведут из пинежской глухомани на Кегостров. Они займут приличнейшее жильё о трёх комнатах. А в том жилье будущая легенда литературы… «поимеет» доступную, или, как теперь говорят в Московском Кремле, барышню, «легкой социальной ответственности». Вера Павловна узнает. Между супругами Гриневскими семейная трещина. Грину всё нипочём. Напишет автобиографический рассказик «Ксения Турпанова» и выбросит историю кегостровского адюльтера из авантюрной писательской шевелюры. А Вера Павловна опять отправится хлопотать.
Последние месяцы ссылки Грин с женой проживёт в отеле, пардон, в гостиничных апартаментах центра Архангельска. Выходя на прогулку, облюбует губернаторскую «беседку» на набережной Северной Двины и… будет внимательно разглядывать из неё Кегостров. По мадам «известной социальной ответственности» тосковал, что ли? Архангелогородцы же, в том числе трогательная известная Ксения Петровна Гемп, считали: ничего подобного. В беседке, кою потомки горожан нарекут «гриновской», грядущий гений русской литературной романтики задумывал «Ассоль»… Красиво. Почему бы и нет?
Парусов в Архангельске было ещё так много… Очень много было в нашей жизни парусов…
Архангельские кочи всё ещё кормили Русский Север, Вологодчину, Ярославщину, Московию рыбными ярмарками зимой и летом. До мелких торговых вояжей архангельские рыбные обозы иссохли не вдруг. Русский северный город на Двине ещё, с какого-то перепугу, напоит Московию сахарком из тростника негро-белой войны американского Севера и Юга. А уж потом, отмывшиеся от заскорузлой морской чешуи, не кто иные, как архангельские купцы подерутся в Архангельской Городской Думе, вырвут клок — другой из никчёмных франтоватых бородёнок и откроют собственного удовольствия ради второй, вслед питерскому, яхт-клуб. Удовольствия для. Презентабельности ради.
Ну, о том страстному романтику в губернаторской беседке на высоком берегу Северной Двины знать, пожалуй, не следует. Не всякое лыко в строку…
Уйма пароходиков ещё вовсю сновала по Северной Двине. «Макарки» вертелись между причалов да пристаней в хитросплетении городских, частных, а то и вовсе случайных суетных речных переправ. С «авто» куда сложнее, но и те уже трещали по городской брусчатке.
Самолёт парил над Архангельском в макушку лета 1911 года.
России и миру надо бы хорошенько помнить: первый, столь популярный ныне вид авиамеханизмов, как дроны, придумал не кто иной, как наш холмогорский, архангельский Михаил Ломоносов. Это он сконструировал, собрал и запустил в своей мастерской первый в мире «геликоптер».
Крылья первого ломоносовского геликоптера проводила в движение пружина… от часов. «Геликоптер» поднимал вверх всего-то крохотный термометр, а весь учёный мир ахал от восторга. Ещё бы, первый летательный аппарат, 1754 год. Для непосвящённых в законы механики и аэродинамики диво дивное. Чудо. Так вот и появился в мире… первый дрон. Века преобразили его в вертолёт. А потом потребности мира вернулись к ломоносовскому «полёту без пилота» — к нынешним, преимущественно военным «беспилотникам». Загляните в музей авиации в аэропорту Архангельска, будет чему удивиться.
Там есть и о первом полёте самолёта над Архангельском. Он был уже не совсем тот, что у Блерио над Ламаншем. Круче. Осанистее. Щеголеватее. Моноплан «Блерио Х1». Из Москвы в Архангельск его везли отдельными железнодорожным составом. Железнодорожники знали, что делали. Самолёт разобрали на глобальные части. Крылья, кабина, хвост.
Всё отдельно. Увязали на платформы надёжно и бережно, как верещагинское вологодское масло, для скорой доставки коего в Москву и стучала рельсами первая московская Северная железная дорога.
Составляющие самолёта бережно-бережно, даже нежно переправляли через Северную Двину, несли до казарм Восстания. Там умно и важно крутили усы. Пока две недели один из первых русских летчиков, Александр Алексеевич Васильев сотоварищи, ждал из Питера какую-то особо важную деталь. Что-то постукивали, поколачивали.
Архангельский люд, что стар, что млад, бросил бытовые дела и, мало, что понимая, ощущал в себе великую волнующую миссию творца нового мира. К воскресенью жёнки белили да крахмалили сорочки. Не в сером же сраме касаться великого.
Как хотите, чудны дела архангельские. Хоть на воде, хоть в небе, хоть на суше. Ничего чудесатее нигде не видывал занесённый к Белому морю польский авантюрный романтик англо-сакского содержимого, булькающего на овсяной каше. Другой мир. Совсем другой… Архангельский.
Всё и сразу увидел в нашем городе Александр Грин, валяя дурака в «Гриновской беседке» там, где нынче Петровский сквер… Неудавшийся морячок смотрел не на море. Северная Двина двумя своими мощными рукавами, Корабельным да Кузнечевским, была ему неслыханным бескрайним водным простором. Огромным, исчезающим в тумане горизонтов, плещущихся где-то там, куда не добежать фантазии. Любой иной, только не этой.
Этот уже напитывался, набухал, розовел деталями «Алых парусов». В состоянии ограничения, но не мучения, мозг пытается вырваться в иное. Вырваться, а не сорваться. И порождает фантазию. Фантастику…
Много чего в «Алых парусах» Грина. Вся его жизнь в той повести. Он и есть автор одной повести. Для юношества. Прочти её после, не в юношеском романтизме — и всё напрасно. Ассоль напрасна, Грэй напрасен… А прочтёшь в юности — и вечно. Ассоль, Грэй, Грин, «Алые паруса» — все вечны. Как вечная мечта о вечном счастье. В ином возрасте не существующем вечном счастье.
Романтическая мечта, в тот раз для целого мира начавшаяся в архангельсой беседке над Северной Двиной…