С положением дел в современном искусстве легче знакомиться со слов заметного представителя отрасли. Архангельский художник и автор детских книг Дмитрий Трубин рассказал журналисту ИА «Эхо СЕВЕРА» о том, чего не хватает провинциальным музейным объединениям, что нужно художникам для успеха, почему бюджет на сферу культуры распределяется неправильно, а также поделился соображениями про Minecraft, Ницше и преимущество изобразительного искусства над остальными.
— Вы получили образование в Московском полиграфическом институте. Что Вам это дало?
— Я мог бы и не учиться там. Для меня это было важно лишь потому, что институт в то время был кузницей авангардных кадров и очень питательной творческой средой. Там преподавал профессор Митурич — племянник самого Велимира Хлебникова…
— Во многих интервью Вы говорите, что Вы — монументалист, и поэтому рисуете такими рублеными прямыми линиями, углами. Расскажите о своём стиле и оптике.
— Монументальное мышление у меня было и до прямых линий. Я всегда любил крупную форму, меня интересовала скульптура, архитектоника. Приход к линеарному стилю для меня был не только эстетическим решением, но и философским, концептуальным. В издательстве «Рипол-классик» даже вышел мой манифест, в котором я объясняю теоретическую базу своего стиля. Аскетичная прямая линия для меня — кратчайший путь для изложения своей сверхзадачи. Я называю свою живопись «прямолинейной». А вот кубизмом я совсем не занимаюсь: кубисты используют и кривую, и серповидную линию, и круги, а для меня существуют только квадраты. Даже головы, грудь или Солнце я рисую всегда квадратными.
— Вы когда-нибудь видели компьютерную игру Minecraft? Это такая «бродилка» в кубическом мире, где герой может создавать любые постройки или спасаться от зомби и прочей нечисти в режиме выживания, среди кубов земли и пикселей зелени… Кажется, Вам бы это пришлось по душе.
— Я вообще не компьютерный человек. Я в принципе не забиваю себе голову: не печатаю, не вожу машину, всем этим занимается моя жена. Единственное, что я вынужденно умею делать, — набирать сообщения в WhatsApp. У меня до такой степени интересная внутренняя жизнь, что я не занимаюсь буквально ничем, кроме рисования.
— А что Вас привело к квадратам и прямым линиям? Как Вы начали видеть мир именно так?
— Мир человеческий — почти полностью прямоугольный, квадратный. Города, улицы, здания создаются по прямой… Моя живопись идеально ляжет на любые стены. Она не будет мешать стене. А вот картина Айвазовского на стене — это дыра в пространстве, она не будет утверждением стены. Я занят подтверждением и утверждением реальности и человеческой воли. В моём манифесте сказано, что прямая линия — чисто человеческая придумка, её нет в природе. Это главный символ человечества как вида.
Представьте заброшенный город, из которого ушли люди: он зарастает, теряет форму, земля под асфальтом дыбится, дома разрушаются, всё становится аморфным. Только прямые линии говорят о человеке. У Ницше сказано: «Идеальный человек прямоуголен». Моё внимание приковано только к человеку и к его воле, даже когда я пишу пейзажи или натюрморты — я думаю о человеке, разыгрываю человеческие мизансцены среди неодушевлённой материи. Поэтому всё в моём художественном мире имеет прямые углы — так я подчёркиваю присутствие и главенство человека.
— Известно, что Вы проявляли себя в других видах творчества, не в качестве художника. Расскажите, почему Вы всё-таки остановились на рисовании.
— В молодости был выбор между живописью и поэзией. Но потом я прочитал стихи Юлии Матониной и понял, что у меня они хуже. Тогда и забросил думать над поэзией всерьёз. Однако со временем я понял, что у живописи есть то, чего нет ни у поэзии, ни у других искусств. Во-первых, поэзия требует перевода, а живопись — никогда. Во-вторых, есть искусства временные, а есть пространственные.
Художники заняты пространством: живопись, графика, скульптура, архитектура — это всё искусства прямого контакта. Всё, что я делаю, остаётся в веках сделанным мною: когда вы подходите к картине Рембрандта «Возвращение блудного сына», перед вами висит не картина, а в сущности сам Рембрандт, слепок с него. У вас может возникнуть с ним прямой контакт. У композитора этого никогда нет: его интерпретирует тот или иной оркестр как угодно. Вам никогда не услышать Баха как такового — это всегда Бах в чьих-то руках. Когда вы берёте книгу — перед вами нет писателя, ведь он никак не связан с её физическим воплощением. Эту бумагу с цифрами и буквами как предмет сделал не писатель. Кино — тем более: когда вы смотрите плёнку, у вас нет контакта с режиссёром, с реальным человеком, который создал эту художественную вещь. Вы скользите глазами по поверхности экрана, но самого Феллини, например, вы ощутить не можете, ведь его искусство и душа — не в пространстве прямо перед вами, а во временной протяжённости, зафиксированной кинолентой.
Я был с женой в Милане и в одном музее увидел «Пьету» Микеланджело. Вокруг не было никого, поэтому я тут же кинулся её обнимать — так, как нормальный русский припадает к берёзке. Мне было всё равно, что меня могут арестовать: передо мной — мой духовный собрат, прекрасный предок, как живой! Естественно, обнять экран с фильмом Феллини вы сможете, но получить такую отдачу, как от контакта с живописью, со скульптурой — никогда. Стихи, кстати, я всё ещё иногда пишу, но больше для своих книжек, чтобы был повод нарисовать к ним иллюстрации.
— Получается, и тут изобразительное искусство выходит на первый план, а стихи в книжках как бы выполняют функцию только словесных иллюстраций к картинкам… Как Вы относитесь к своим старым работам?
— Хуже, чем прежде. Я постоянно возвращаюсь к своим идеям, которые получили недостаточное развитие.
— Расскажите о самых знаковых Ваших выставках.
— Я взрослый человек и понимаю, что искусство не очень нужно народу или государству. Для меня выставки — бытовуха, рутинная часть жизни, отнимающая время для чистого творчества, я их делаю по большей части для своих друзей и знакомых, но делаю всё-таки часто — 4-5 проектов в год. И показываю всегда только самое «свежее» из нарисованного. Вообще, я не люблю отрываться от дела и провожу в мастерской каждый день с десяти утра до шести вечера. По-моему, процесс творческой работы не должен прерываться, иначе ты становишься «художником по воскресеньям», а таких художников быть не должно.
Творчество нельзя делить ни с чем, даже с выставками. Сегодня, к сожалению, все художники вынуждены заниматься чем-то ещё, кроме самого рисования, например, обращаться к преподавательской практике. Серьёзный художник не будет тратить свои силы и время на это, этим занимаются только халтурщики, у которых нет сильной жажды самореализоваться.
— Ваша выставочная деятельность подкрепляет некое тщеславие, присущее всем творческим людям?
— Я против этого слова. Тщеславие — это тщетное желание славы. У меня есть честолюбие, я им, безусловно, наделён. Выставки его уже не подкрепляют, возраст уже не тот. Просто хочется радовать ими близких людей.
— Вы сказали, что ни народу, ни государству нет дела до дел художника. А семье художника должна быть интересна по-настоящему его внутренняя жизнь?
— Я же не зря заикнулся о том, что ничего в быту не делаю и заточен только на искусство. Если жена и ребёнок не видят смысла в моём труде и художественном эгоизме, то семьи не получится. Поэтому у меня и две семьи: с первой ничего не сложилось.
— Вы создали более трёх с половиной тысяч полотен и двухсот рисунков и офортов. Сколько времени уходит на работу в среднем?
— Мой темперамент требует немедленной передачи чувства и мысли холсту, поэтому работаю я быстро, очень легко и с наслаждением. Во мне очень много моцартианства, поэтому я даже завидую людям, которые могут месяцами, наморщив лоб, грызть холст и выдавливать из себя творчество… Людям, из которых творчество приходится тащить клещами, как плохого новорождённого. Искусство вообще — огромная радость, наркотик. Это и миссия, и некий «гашиш» — мощнейшая эйфория.
Мне непонятно, как можно трудиться в тягость и тратить много времени на творческий процесс. Я с каждым годом пишу всё больше и больше и придумываю себе новые вызовы, ставлю новые задачи — например, иллюстрирую и издаю книги. Книги, кстати, я создаю в основном для детей — или, вернее, для взрослых, не желающих взрослеть. Я работаю на ребёнка, который считывает какие-то смыслы: не делаю какое-то сюси-пуси, не рисую что-то розовенькое, чтоб радостный ребёнок давился этим… Мне важно во всём проявляться не просто созидательно, но и осмысленно.
— Что нужно художнику для успеха?
— Я не могу говорить об этом точно, поскольку не имею такого опыта. Я могу считать себя гением, но я не востребованный художник: у востребованных мастерская постоянно полна чиновниками и бизнесменами, которые дают им деньги за заказы, а моя мастерская забита моими работами, чему я очень рад. А гениальность, кстати, не такая уж и редкая штука. Не надо бояться этого слова. Полагаю, для успешности художнику нужны четыре элементарных вещи: первоначальный талант, работоспособность, честолюбие и фортуна.
Кстати, чтобы быть успешным, совсем не нужно быть с народом «заодно». Я должен донести до людей: художник ничего никому не должен. Это незащищённый человек, добровольно исключённый из социума. Его делами никто не занимается, его деятельность изначально мало кому нужна. Но чем меньше нам помогают и чем меньше обращают на нас внимание, тем мы сильнее. У любого настоящего художника — огромный жизненный иммунитет. Платят нам за картины или нет, любят нас государство и народ или не любят — это нам совершенно всё равно. А народ ослеплён, мягко говоря. Трудом, например. Общество у нас не жирует, какое уж тут искусство?..
И поэтому у нормального художника не может не быть апокалиптического мировоззрения. Мы все постоянно ведём борьбу — против окружающих, против природы, против самих себя… Мне уже давно ясно, что человечество катится куда-то не туда.
— Как отличить настоящее искусство от неискусства?
— Грустно, что общий художественный уровень неуклонно падает. Такое ощущение, что человечество сегодня потеряло планку и больше не видит, что хорошо, а что плохо.
— Постмодерн всё размывает?
— Он, конечно, размывает, но надо уметь и сопротивляться. Да и ирония постмодерна не плоха: главное иметь самоиронию. Иногда постмодерн не страшен, как и любое волновое течение. Да и если взять классицизм: в нём было столько хорошего, но 80% — такого беспросветного дерьма!..
Так вот, возвращаясь к вопросу об искусстве и неискусстве. Определять их должны специально обученные люди — искусствоведы. В Архангельске, например, нет ни одного искусствоведа, который писал бы про современное искусство. Никто не смеет поднять о нём голос. Всё, что нужно искусству, — серьёзное искусствоведение, которое рассматривает художника не только по форме, но и по миссии. Этого сейчас везде не хватает. В Москве сейчас всё чаще искусствоведение переходит в обслугу частных галерей, превращается в часть бизнеса. Поэтому Москву совсем не интересует, что творится в искусстве провинций.
— Архангельские музейные объединения — это стыдно?
— Во-первых, искусствоведов нет — и это вызывает недоумение. Во-вторых, стыдно иметь огромные музеи и не показывать в них художников, ради которых они и создавались, то есть художников местных, региональных. В голландских провинциях в музеях картины местных живописцев продаются дороже, чем чьи-либо. Они так поддерживают своих культурных деятелей. А у нас почему-то нет никакого самоуважения: для нас факт того, что художник — москвич или петербуржец, уже гарант качества. А если из-за рубежа — это вообще уже звезда… Это крайне нелепая ситуация.
Я думаю, что у наших музеев просто кончились силы и горящие своим делом кадры, потому что денег у региональной культуры много, только тратятся они беспутно. Государство поддерживает только молодых художников, устраивает им выставки, форумы, фестивали… Это делается с одной целью — отвлечь буйные головы от крамольных мыслей. Да и к тому же молодёжь пойдёт на выборы. Неважно, умеешь ты рисовать или нет, тебе просто дают деньги и внушают мысль о том, что ты готовый художник. Ты вырастаешь в состоянии этой стагнации и вовсе перестаёшь рисовать. А распил бюджета уже произошёл.
— Как бы Вы нарисовали нашу беседу?
— Линеарно. Это был геометрический пинг-понг. И это точно графика.
Беседовал Алексей Черников